«UP & DOWN»

(С) Фотографии Евгения Матвеева, Майкла Кури, Ивана Варшавского.

«Наша судьба соткана из жестоких парадоксов. Богатство может быть невыносимее самой страшной нищеты, а ясный и острый ум оказывается беззащитен перед хаосом бессознательного. Подобную истину прекрасно знал Фрэнсис Скотт Фицджеральд, чей роман «Ночь нежна» вдохновил меня на создание балета «Up & Down». Этот спектакль – трагическая и одновременно ослепительно яркая хроника духовной гибели человека. История о том, как извечная мечта о счастье оборачивается крушением, а внешне красивая и беззаботная жизнь, протекающая под ритмы джаза, – кошмаром.

У главного героя балета – обаятельного светского персонажа и талантливого психиатра – есть все, чтобы реализовать свой дар, сделать блестящую научную карьеру. Однако в мире, подчиненном власти денег и темных инстинктов, подлинная гармония невозможна.

Царство роскоши, в которое погружается доктор, оказывается гибельной трясиной. Крахом увенчивается попытка найти равновесие между собственным внутренним миром и внешней реальностью. Уступка за уступкой – и герой утрачивает свое «Я», фактически оставляя профессию и превращаясь в сиделку при полубезумной жене. Его сознание, харизма, карьера разрушаются. Потеряв все, доктор становится изгоем в обществе, где слабым нет места.

Личность, забывающая о собственной миссии, уничтожающая свой талант, обречена на катастрофу, а компромисс с коварным, наполненным соблазнами миром всегда губителен. И именно о роковых последствиях, к которым приводит предательство человеком самого себя, призван напомнить балет «Up & Down».

Борис Эйфман

Бориса Эйфмана нередко называют «хореографом-психоаналитиком». Во многих его балетах – «Дон Кихот», «Красная Жизель», «Роден» – затрагивается тема душевных недугов, трагических ситуаций, когда душа болит, оставаясь, вопреки стариной поговорке, в здоровом теле. Темой психоаналитических изысканий стал и новый балет Up & Down («Вверх и вниз»), основанный на мотивах романа Ф. С. Фицджеральда «Ночь нежна» и поставленный на сборную музыку, куда вошли частично произведения Дж. Гершвина, Ф. Шуберта и А. Берга. Сюжет хореографического полотна – история взлета и падения одаренного врача-психиатра Дика Дайвера, не сумевшего реализовать свой талант и отстоять свое призвание в мире богатства.

На сцене Александринского театра Эйфман подверг исследованию человеческую психику, а человеческий дух – испытанию на прочность. Он задал зрителям целый комплекс изнуряющих, больных вопросов: что такое безумие и где проходит его граница, что такое отчаяние и как ведет себя человек в этом состоянии, если оно длится годами, тем более если он наделен талантом ученого и уязвленной гордостью одиночки. Дик Дайвер в исполнении Олега Габышева – талантливый психиатр, тонкий исследователь душевных недугов пациентов неврологической клиники. Танцовщик создает характер, сотканный из противоречий: благородный и сильный, он одновременно доверчив и беззащитен. Преданный профессии, он словно экспериментирует над своим умом и жизнью, что приводит его в конце концов к физическому и моральному краху.

В партии Николь Уоррен, поначалу пациентки Дайвера, а затем его возлюбленной и жены, выступила Любовь Андреева, создав образ, в котором сочетались две ипостаси героини: переживавшая трагедию инцеста, нуждающаяся во внимании и любви женщина, и властная обладательница миллионного богатства, которая по выздоровлении диктует свои правила жизни, превращающие Дайвера в послушное орудие ее воли.

В первом акте танец Андреевой пронизан зыбкими интонациями, словно на грани сна и пробуждения. Иной рисунок – дерзкий, жесткий – обретает образ Николь во втором акте, где она, оправившись от болезни, относится к Дайверу с презрением, забыв, что именно он даровал ей исцеление. Превосходно владея техникой, Олег Габышев и Любовь Андреева говорят со зрителем метафорами поз, мимики, пластических пауз. Хореограф изобрел для этих героев сложные дуэты, разные по настроению и психологическому состоянию в каждом эпизоде.

Крупным планом высвечивает Иржи Йелинек образ отца Николь – обладателя огромных богатств, который не прочь прикупить для своей дочери личного врача-психиатра. Пачки банкнот, постоянно торчащих из его руки, напоминают рапиру, ударом которой он может уничтожить любого противника.

Роман Дайвера с голливудской звездой Розмэри Хойт воспринимается как его стремление уйти в другой мир – суматоху съемочных площадок и актерских амбиций. Мария Абашова рисует образ кинодивы с изрядной долей юмора. Ее танец создан из голливудских штампов, величественной поступи, да и к своим партнерам она относится, как к параду живых манекенов.

В спектакле возникает дух эпохи. Для хореографа «Век джаза» это короткая передышка между двумя мировыми войнами, когда европейцы с особой остротой ощутили неустойчивость, мимолетность жизни. Стараясь избежать своей «потерянности», они погружаются в круговорот безудержного веселья. Великолепно, с упоением исполняет кордебалет стилизованные версии самбы, свинга, ча-ча-ча, в чем немалая заслуга консультантов Германа Мажирина и Елизаветы Светловой.

Художник спектакля Зиновий Марголин талантливо передал настроение каждой сцены: серое, без окон и дверей, замкнутое пространство клиники, бушующий красками танцующий Париж, раскаленный солнцем пляж. Значительную смысловую роль играет свет: Глеб Фильштинский и Борис Эйфман то заливают сцену ярким светом, то погружают ее в полумрак, то заключают героев в узкое пространство скрещивающихся лучей, словно отгораживая все личное, интимное от ярмарки тщеславия, бушующей за стенами клиники. Ее клиентом и становится Дик Дайвер, охваченный пеленой подступающего безумия.

Ступников И. Взлет и падение героев эпохи джаза // Санкт-Петербургские ведомости, 02.02.2015
 

Можно утверждать: такого отечественный, а может, и мировой балет прежде не делал — подсознание описано языком хореографии. С подробностями из Северной столицы — обозреватель «МК» Марина Райкина:

— Борис Яковлевич, почему именно Фицджеральд и его «Ночь нежна»?

— Вообще все началось с Фрейда: я хотел создать на сцене его историю и главное — его психоанализ, возможность погрузиться в подсознание и вытащить на сцену галлюцинации, всю эту психологическую реальность. Долго не получалось, я искал и потом вышел на Фицджеральда. Но дело в том, что, когда роман был выбран, я долго к нему приближался, удалялся — я боялся.

— У вас впервые в балете танцоры заговорили? Хотя это скорее не текст, а коллективный крик в сцене киносъемок.

— У нас прежде были в балетах записи голоса, а теперь вот — живое звучание артистов, когда идет такой эмоциональный выплеск не только тела, но и голоса.

— Вы изменили финал: у Фицджеральда Дик Дайвер, психиатр, не попадает в психушку. Хотя сцена у вас эта эффектнейшая и логически закольцовывает композицию.

— Мой финал, наверное, более точный, потому что для меня неважно, в какой, американской или европейской, провинции он загнивает, — главное, чтобы он вернулся в клинику. Для меня главная идея — это предательство своего дара, предназначения: он врач, лечил людей, возвращал их в реальность, спасал, но… И компромиссы, на которые он пошел, привели его к краху.

Мне казалось, что он должен вернуться в свою клинику, но не как врач, а в виде пациента. Круг замкнулся. Финал, в общем-то, подчеркивает, что человек возвращается на круги своя, но в другом качестве.

— Я думаю, что для вас эта работа — сублимация собственного жизненного опыта, наблюдений. Не только же Фицджеральд вас вдохновлял.

— Несомненно. Я вам так скажу, Дик Дайвер — это мой антипод: я многим пожертвовал в своей жизни, и мне в данном случае было интересно влезть в шкуру человека, который предает себя, ищет компромисс, хочет объять необъятное. И я, прожив его жизнь, убедился, что, в общем-то, моя жертва была не зря. Мир, который я создал вокруг себя (спектакли, реакция зрителей и многое другое), стоит того, чтобы пожертвовать какими-то благами жизни. Все, что для одних самоцель, для меня просто суета, пена. И, сделав этот спектакль, я теперь рад и счастлив тому, как живу, работаю. Убедился еще раз в своей правоте и в выборе пути.

— А вам часто приходилось если не изменять себе, то идти на компромиссы? Художник художником, но есть семья, извините, надо деньги зарабатывать, ну, наконец, амбиции...

— Последние четверть века я принял определенное решение, поэтому не могу сказать, что делал выбор не в пользу творчества, а в пользу других благ, искушений. Мы же находимся в мире искушений, но победить их... Я вот хоть и закаленный человек, но я тоже чувствую, как дьявол шепчет, шепчет. Но во мне есть сила сопротивления, сила правильного выбора. Понимаете, я не работаю — я служу, и результат этого служения, который я сегодня получил, — огромная сатисфакция, и ничто другое не стоит того, что я сегодня увидел, услышал, почувствовал в зале.

Фото: Евгений Матвеев
— Необычная хореография в вашей «Ночи» — как будто вы и не вы. Что еще принципиально нового для вас в этой работе?

— В этой хореографии много неожиданного — это новый язык, новое телосочетание. Я преодолел свой собственный стереотип. Вот известного композитора можно узнать по трем нотам, а для меня была задача, чтобы я был неузнаваем, стал другим. Меня спровоцировала сама задача — погрузиться в мир психоанализа, подсознания и открыть в нем какие-то новые формы. Ну и, конечно, век джаза — это тоже новое: в моем театре такого свинга, джазового танца не было.

— Но у вас был балет «Кто есть кто» по мотивам фильма «В джазе только девушки»…

— Это было нечто другое, а в "Up&Down" - настоящий классический, я бы сказал, академический джаз, который познала наша труппа. И тут же — сочетание этого джазового безумства с трагедией: все как в жизни, где, с одной стороны, безумное мюзикхолльное веселье, а внутри — такая щемящая боль и трагедия больного существа. В жизни мы сталкиваемся с этим постоянно: скажем, умирает гений — трагедия, а рядом — праздник. Здесь получилась полифония несовместимых вещей. Это безумный, безумный мир, в котором мы живем.

Райкина М. Ночь не нежна. Она безумна // Московский Комсомолец №26729, 30.01.2015