«Тристан и Изольда»

Стоит только удивляться, с какой точностью Валерий Гергиев, не устающий на каждой пресс-конфереции обвинять Дмитрия Чернякова во всех смертных грехах, находит для него тем не менее самые ответственные задания. Каждая из трех поставленных им в Мариинке опер - "Китеж", "Жизнь за царя" и вот теперь "Тристан" - это такие глыбы, за которые в нашей ситуации может взяться или пофигист, или бесстрашный восторженный герой, которым Черняков и является.

"Тристан" - его первый Вагнер, который вообще-то самый очевидный для него композитор. Это было ясно с первой громкой работы Чернякова - "Китежа" Римского-Корсакова, наиболее вагнерианской партитуры в русской культуре. Обе оперы роднит одно тяжелое свойство - чтобы их поставить, режиссерских умений и знания музыки мало. Нужно еще решить для себя ряд мировоззренческих проблем: в случае с "Китежем" понять, что такое рай, в случае с "Тристаном" - что такое любовь. А это, как выясняется, еще сложнее.

Нет на свете другой оперы, где столько бы было разговоров о любви, где собственно и других-то тем нет и где так мало ясности и гармонии по данному вопросу. Вагнер, начитавшийся Шопенгауэра и мучимый страстью к супруге своего богатого покровителя Матильде Везендонк, выдвигает в ней тезис - любовь есть ночь и смерть. При желании, конечно, интерпретатор может добавить сюда и экстатического, почти религиозного счастья. Но в очень грустном спектакле Чернякова счастья нет. Разве что в первом действии, когда два главных героя - немолодые, утомленные жизнью и совершенно неромантичного вида люди - мигом пьянеют от глотка обычной воды, в которую служанка не подмешала ни смертельного яда (как того требовала Изольда), ни любовного (как того требовал Вагнер). Что в самом деле за надобность их подмешивать - за полтора столетия существования оперы все давно выучили, что разницы между обеими отравами никакой (и режиссер это наглядно демонстрирует, выдавая за снадобья совершенно одинаковые кубики синего цвета). И что главная отрава все равно находится не снаружи, а внутри героев.

Под звуки бурлящего, но, увы, не всегда точного гергиевского оркестра Черняков поставил сдержанный, простой с виду спектакль, позволив себе роскошь статики, которая, однако, не имеет никакого отношения к обычному оперному переминанию с ноги на ногу. Его герои, прежде всего великолепные исполнительницы двух женских ролей Лариса Гоголевская (Изольда) и Ольга Савова (ее служанка и подруга Брангена), напоминают персонажей из какой-то качественной киношной классики - скорее всего из фильмов Фасбиндера. С ними же спектакль роднит томительная атмосфера, где все всё время чего-то ждут. Окна и двери как щели в этот ожидаемый мир - важнейшие элементы сценографии (Чернякову-сценографу на этот раз помогал лауреат последней "Золотой маски" Зиновий Марголин). Поэтому оправдывает себя даже рискованный ход в первом действии, происходящем в задраенной каюте подводной лодки: появление Тристана, с нетерпением ожидаемого Изольдой, оттягивается сколько можно, свою сцену с Брангеной он поет не видимый публике и приходит уже под конец, такой приземленный, лысоватый, в пугливо отсвечивающих очках (на эту неподъемную партию бросили выразительного, но не слишком голосистого Сергея Лядова).

Еще одна важная тема спектакля - свет (за который отвечает постоянный коллега Чернякова Глеб Фильштинский). День и ночь, солнечные лучи из окон и электрическое сияние всевозможных люстр и ламп, щелканье обычных выключателей и иррациональное свечение сменяют друг друга безо всякой обыденной логики, зато подчиняясь логике вагнеровской легенды. Одна из мучительных кульминаций - в финале знаменитого любовного сорокаминутного дуэта, которые Тристан и Изольда поют в аккуратном номере дорогой современной гостиницы, не снимая плащей и не прикасаясь друг к другу. А за окном в это время мигает огнями ночной город, увиденный с борта самолета, потом, по мере накала страстей, он вспыхивает взрывами и наконец весь пропадает в пламени, уезжая вместе с коробкой декорации и несмятой кроватью в тартарары и оставляя спрыгнувшую пару на обнажившейся голой черной сцене.

Другая кульминация - фактически весь третий акт. Теперь уже Тристан, привезенный домой умирать, ждет не дождется свою любимую. Дома - щемяще хорошо, совсем не так, как в стерильных пространствах предыдущих действий. Дома - старая мебель, цветастые обои из детства, молодые, счастливые, нежно любящие друг друга родители, которые умерли, едва дав Тристану жизнь (эти потрясающе придуманные Черняковым роли играют драматические актеры Елена Попова и Дмитрий Поднозов). Дома - смерть. Остается только дождаться Изольды, которая придет, сядет на родительскую кровать с железной спинкой и споет свою знаменитую предсмертную сцену.
 

Екатерина Бирюкова  // Известия, 30 мая 2005 года