«Платонов»

Пьесу без названия, которую Чехов написал будучи еще совсем молодым человеком и которую обычно называют именем главного ее героя, сельского учителя Платонова, любят далеко не все. А большинство знает лишь благодаря фильму Никиты Михалкова "Неоконченная пьеса для механического пианино", сценарий которого, кстати, местами весьма далек от оригинала. Сама же первая пьеса Чехова — длинная, многословная, весьма противоречивая с точки зрения внутренней структуры. Для исследователей, впрочем, она представляет несомненный интерес: в ней намечены многие темы и мотивы, которые автор развил потом в своих "по-настоящему чеховских" пьесах.

Алвиса Херманиса ни длина, ни перегруженность текста второстепенными персонажами и утомительными разговорами, похоже, не смущали. Сокращения в пьесе без названия им были предприняты минимальные, спектакль венского Бургтеатра длится вместе с антрактом около пяти часов — и экстремальная продолжительность наверняка входила в замысел режиссера. Его "Платонов" — весьма смелый эксперимент по исследованию сегодняшней театральной реальности. Алвис Херманис, всегда склонный к нежным провокациям, решил проверить, возможно ли сейчас создать серьезное театральное произведение, выполненное в заведомо архаических системах координат.

Когда поднимается занавес, поневоле вбираешь воздух от изумления: таких подробных, натуралистических декораций немецкоязычный театр не видел со времен великих чеховских спектаклей Петера Штайна, то есть как минимум четверть века. Аналогия тем более уместная, что организация пространства почти "дословно" цитирует хрестоматийные штайновские "Три сестры". В "Платонове" зритель видит разрезанную по диагонали усадебную залу, с одной стороны которой просматривается анфилада внутренних комнат, а за окнами другой стены устроена терраса и часть леса со стволами берез посреди густой зелени. Детали быта, вплоть до мельчайших, воспроизведены художником Моникой Пормале с необычайной прилежностью, точностью и достоверностью.

Художник по свету Глеб Фильштинский (Херманис впервые поработал с одним из лучших российских мастеров театрального света) разработал сложную, изощренную и незабываемую партитуру. За время спектакля сменяется четыре времени дня — и наблюдать за плавными сменами природного освещения и переключениями электрического освещения в доме составляет отдельное удовольствие. Как будто смотришь какую-то загадочную поэтическую инсталляцию. Световая "музыка" Фильштинского естественно соединяется со звуками природы и шумом человеческой жизни. Жизнь эта у Чехова разнесена на несколько мест действия и на несколько дней, а Херманис сжимает время до одних суток и не меняет пространства. Дом, в котором происходит действие, вскоре будет продан, и потому он становится едва ли не главным действующим лицом.

Режиссер словно хочет заставить зрителя почувствовать реальное течение времени. Старыми театральными средствами он создает волшебную иллюзию реальности — и она кажется неслыханным новаторством. Особенно для немецкоязычного театра, где ставить старую пьесу в костюмах и интерьерах той эпохи, когда пьеса была написана, уже давно считается смехотворной старомодностью. Перед тем, как сесть на стул, актеры уже давным-давно не вскидывают, как в "Платонове", полы сюртука, а актрисы не поправляют турнюр. Но город городу рознь. В маниакально охочем до новизны Берлине такой спектакль режиссеру не простили бы. Вена же с ее любовью к классическим формам и культом актерского искусства к "Платонову" наверняка отнесется более благосклонно.

Впрочем, с актерским искусством Херманис поступил, если вдуматься, весьма жестко. Он собрал команду, в которой есть несколько настоящих знаменитостей, и потребовал от них того же иллюзорного равенства жизни, которое было воплощено в оформлении (в этом, кстати, важное отличие от натурализма Штайна, в котором актерская игра была отмечена лирической приподнятостью). Бывают спектакли, где актеры выстроены клином — впереди лидеры, дальше по нисходящей. Бывает, что актеры стоят шеренгой — вроде как равны, но у каждого есть возможность при случае сделать два шага вперед и обратить на себя всеобщее внимание. У Херманиса они будто взялись за руки, и никто не может сделать самостоятельного рывка.

Для зрителей в таком способе игры заключены бытовые неудобства — основное действие часто происходит на террасе или в соседней комнате, где персонажей не всегда видно и не всегда слышно. Они в спектакле Херманиса отделены от зала даже не пресловутой "четвертой стеной", а какой-то непроницаемой броней. На сцене запрещено по-театральному повышать голос, и можно только гадать, каких трудов стоило, скажем, Мартину Вуттке, актеру невероятного темперамента, смирить свою привычную сценическую физику и начать "плести кружева". Его персонаж вызывает немало вопросов, например, почему все женщины сходят с ума от этого тщедушного, невзрачного, далеко не первой молодости учителя? Мотивы и подробности поведения прочих героев "Платонова" тоже не всегда понятны, но они здесь как светотени — переменчивы и неуловимы, стоит набежать легкому облачку, как банальные вопросы теряют свою остроту и забываются. На них можно искать ответы, но впечатление о спектакле остается как о сне, в котором нет места театроведческой пытливости.

Роман Должанский. «Пять часов внутри Чехова» // Газета "Коммерсантъ", №83 (4624), 12.05.2011