«Обрыв»

Фотографии © Екатерина Цветкова

«По самому по краю ...»

Чем больше времени проходит после спектакля (мне удалось попасть на предпремьерный показ, задолго до официального представления), тем сильнее желание посмотреть его снова. Не только для того, чтобы проверить себя (хотя, скорее всего, восторг при повторном просмотре несколько бы поутих, уступив место исследовательскому интересу), — а чтобы вглядеться в него внимательнее, смакуя детали, еще раз полюбоваться игрой света и тени на деревянных ступенях строгого «амфитеатра» декорации, припомнить простоту и стройность гончаровской фразы; вслушаться в знакомые с детства интонации «серебристого» голоса Ольги Яковлевой, восхититься достоинством осанки актеров старшего поколения… да просто позволить себе быть зрителем… Уверена, на «Обрыве» — получится. Апрельский набросок будущего полотна, будто написанный широкими, свободными мазками, уже впечатлял, и хотелось воскликнуть вслед за одним из персонажей: «Господи, до чего хорошо!..»

Этот «Обрыв», конечно же, в большей степени «Обрыв» Шапиро, чем Гончарова, и потому несколько странно читать в программке: «В 2012 году в России предполагается широкое празднование 200-летия со дня рождения Ивана Александровича…». Хотя обе смысловые линии, принципиальные для романа («Художник» и «Страсть»), автор спектакля постарался сохранить. Правда, за счет того, что вторая доминирует и на первый план выводится проблематика взаимоотношений ВЕРЫ (игра слов: речь не только о героине, но и вере как религиозно-нравственной категории) и страсти — прямо-таки в античном ее понимании! — все акценты смещаются и Борис Райский (в блестящем, к слову, исполнении Анатолия Белого) оттеснен на периферию сюжета. Здесь он просто интеллигент-книжник в черном, по-детски заигравшийся в «несчастнейшего из смертных», невольный провокатор, пафосными речами и вычитанными гдето фразами подтолкнувший Веру (Наталья Кудряшова) к ее «обрыву». Не его картины и сочинения, а история Веры, зарифмованная с историей Бабушки (Ольга Яковлева), — вот что волнует автора.Вызывающая монументальность (большая сцена, многоярусная дощатая декорация (перила, лестницы, переходы), множество действующих лиц и «тяжелая артиллерия» труппы; продолжительность почти 4 часа!), продиктованная отчасти масштабом первоисточника, отчасти — стремлением к эпической неспешности повествования, удивительным образом сочетается с обилием воздуха и света, акварельностью. Но это никак не «застывшая» театральная форма. Ткань спектакля живая, подвижная; в какие-то моменты ее будто насильственно «разрывают» внезапным выстрелом, неожиданно ярким, вульгарным цветным пятном, рискованным пластическим рисунком, однако это лишь работает на смысл. Смыкаются два времени — тогда и сейчас. Контуры «сейчас» неумолимо проступают сквозь нежные краски «тогда» — эффект поразительный. Вообще, «Обрыв» — прежде всего очень красивый спектакль. Сценограф С. Бархин и художник по свету Г. Фильштинский сочинили пространство, где все — гармония; режиссеру, кажется, невозможно не выстроить филигранной мизансцены, а артисту — не выпрямить аристократически спину (чего стоят одни костюмы— серое, белое, черное, малахитово-зеленое; изысканное и элегантное…). На фоне черного задника — деревянная конструкция, абрис которой отдаленно напоминает не то палубу огромного лайнера, не то фрагмент недостроенного храма «в лесах», — и надо видеть, как чудно светятся поверхности досок, вспыхивая то голубым, то золотистым, то мертвенно-серым огнем… Но во втором акте земля внезапно буквально уплывает из-под ног героев, и стремительный рывок поворотного круга являет нам «изнанку» привычной уже глазу картины. Ступени вниз (в преисподнюю?..), металлические перекрытия, жутковато поблескивающие во мраке — тот самый обрыв, о котором столько говорилось, логово зверя, холод и тьма… Контраст визуальный поддержан контрастом музыкальным. Оглушительный рев бас-гитары (композитор П. Климов), ошарашивающий зрителя за несколько мгновений до начала, сменяется мягким, печальным хором «Утро тума-а-нное… утро седое…» — вот и правила игры. «Металл» сегодняшний — и «романс» классический, теперь — и тогда… «Мы растерялись, — размышляют вслух герои, споря о современном человеке. — Все умерло. Зелено — а пусто, как в пустыне…».

«Вся соль романа г. Гончарова заключается в его герое Марке, — писал Н. Шелгунов. — Вычеркните Марка — и романа нет, нет жизни, нет страстей, нет интереса, „Обрыв“ невозможен». А. Шапиро Волохова не вычеркнул, но образ коренным образом переосмыслен. Марк (Артем Быстров) — стопроцентный подонок, ничтожество, циничная и злобная крыса. Им движет уязвленное самолюбие неудачника, и все его декларации (а их немало) — примитивное кривляние. Тем более иррациональна страсть, овладевшая неглупой, казалось бы, девушкой, тем страшнее ее грех. Невозможно, оставаясь в рамках здравого смысла, объяснить — чем может привлечь длинноволосый хам, паясничающий по любому поводу? Точно так же непонятно — почему добрый и разумный Леонтий в буквальном смысле сходит с ума по своей испорченной, пустой, «гламурной» супруге?! Слепое безумие растерявшихся, утративших опору, балансирующих на краю пропасти…Логика инсценировки, таким образом, строится на бесконечном отзеркаливании и повторяемости трагической ситуации «обрыва», неспособности преодолеть роковую одержимость. Чем же?..

Молодая актриса «Школы драматического искусства» Н. Кудряшова отважно ведет свою героиню от сдержанности, мрачноватой монашеской замкнутости (в начальных эпизодах) к патологической аффектации кульминационных сцен. Веру словно разъедает изнутри какая-то болезнь, и подробность психологической проработки от сцены к сцене, почти натуралистичная «обнаженность нерва» тут прямо-таки пугающая. Ольга Яковлева играет совсем иначе. Оно и понятно — известные перипетии ее личной и творческой биографии не могли не найти отражения в образе, удивительно цельном. Если верно предположение, что А. Шапиро ставил себе задачу прочесть русский роман через античную трагедию, — выбор артистки сверхточен.

Тем, кто давно не перечитывал Гончарова, может показаться, что Бабушка — категорически не ее роль и назначение было парадоксальным. Но вспомним: «…и в самом деле, она была красавица… даже не старушка, а… женщина, с такой доброй и грациозной улыбкой, что когда и рассердится и засверкает гроза в глазах, так за этой грозой опять видно чистое небо…». В спектакле как раз нет бабки — есть именно Женщина, очаровательная, темпераментная, то наивная и капризная, то исполненная великосветской гордости и способная показать пример истинно дворянского достоинства. О. Яковлева тоже играет легко, прозрачно, в ее скупой жестикуляции и живописных позах — безупречный, царственный вкус. Однако при этом легкость исполнения и убедительность мотивировок не отменяют монолитности, обобщенности — это ясно в финальном монологе, где актриса, на мой взгляд, поднимается до подлинно трагических высот…

… Господи, до чего хорошо!

Людмила Филатова. По самому по краю // Петербургский Театральный Журнал, Апрель 2010

«Обрыв» на сцене МХТ начинается с долгой паузы. Приехавший в свое родовое волжское имение помещик Райский (Анатолий Белый) застывает возле разлета деревянных лестниц и террас, любуясь домом-кораблем, плывущим ему навстречу (сценография Сергея Бархина). Звучит романс на стихи тезки и младшего современника Ивана Гончарова — Ивана Тургенева: «Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые». Тональность романса-элегии, романса-ностальгии определит настроение мхатовского спектакля. Обратившись к последнему роману Гончарова, режиссер-постановщик и автор инсценировки Адольф Шапиро не стал ни «переписывать» классика, ни опрокидывать события романа и его героев в день сегодняшний. А прочел последний роман Гончарова с точным чувством исторической дистанции, с той свободой и любовью, с которыми мы оглядываемся на старинные времена. Полтора века отделяют нас от описанной Гончаровым поры, когда в дворянских имениях вырастали девушки, похожие на белые лилии. Когда благородные любовники могли всю жизнь платонически вздыхать друг о друге, замаливая грех любви без церковного благословения. Назвав свой последний роман «дитя моего сердца», Гончаров писал его в течение почти двадцати лет, превозмогая возрастные недуги и нараставшую апатию. При этом он осознавал, что его «Обрыв» не только станет завершающей частью романной трилогии (после «Обыкновенной истории» и «Обломова»), но и эпитафией целой эпохи русской жизни.

Спектакль МХТ разворачивается медленно, неспешно. Длинные округлые фразы со сложными периодами — такой стиль давно ушел из нашей речи. Обсуждение тем, из нашей жизни практически выпавших: древних авторов и кодекса девичьей скромности, дворянской гордости и спеси нуворишей, любовной страсти и долга перед собой и близкими… Адольф Шапиро избегает напора и курсива, разворачивая панораму жизни давно ушедшей, но вот постепенно властно захватывающей вас своим высоким душевным строем.

Актеры МХТ создают лица и типы, давно исчезнувшие, почти забытые. Больше нет таких барышень и кавалеров, как эти славные невинные дети — Марфинька (Надежда Жарычева) и ее жених Николка Викентьев (Олег Савцов). Нет таких самозабвенных блаженных чудаков, как учитель греческого Леонтий Козлов (Игорь Хрипунов). Таких наивных обольстительниц с тяжелыми веками, как его неверная жена Улинька (Юлия Ковалева). Нет таких карикатурных местных кокеток, как Полина Крицкая (блистательная Дарья Юрская). Ни таких породистых красавцев, как милый и деликатный барин Тит Никонович Ватутин (ювелирная работа Станислава Любшина). Нет таких истовых и строгих девушек, как Вера, точно сошедшая с портретов передвижников (артистка театра «Школа драматического искусства») Наталья Кудряшова.

Утонченный нервный эстет Борис Павлович Райский в исполнении Анатолия Белого больше похож на нервного декадента из круга Андрея Белого, чем на барина-художника круга «Современника». Похоже, артист пока только примеривается к своему герою, форсируя голос и жест в местах драматических и немного перебирая в комедийных красках «капризного ребенка» в лирических сценах. Верная в общем рисунке, роль Райского явно еще будет уточняться и шлифоваться. Пока самые убедительные сцены Райского — с бабушкой, Татьяной Марковной Бережковой.

В списке ролей великой актрисы Ольги Яковлевой Татьяна Марковна явно займет свое — особое и значимое место. Ольга Яковлева создала тот образ русской женщины, про которую мы только читали у Тургенева и Некрасова, у Гончарова и Толстого. Описание жены декабриста в неоконченном романе Льва Толстого «Декабристы» полностью применимо к Татьяне Марковне — Ольге Яковлевой: «Нельзя было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться — этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно. Отчего это так было — не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость для всех тех, которые могли пользоваться ее видом…»

Прекрасные большие глаза Татьяны Марковны, кажется, видят всех насквозь. Как легко умеет она обласкать и направить оказавшегося рядом человека в несчастье. Как умеет одернуть распоясавшегося начальника губернии. С какой нежной снисходительностью, любовью и тревогой смотрит на обожаемых внучек: слишком хорошо знает, как хрупки женские плечи и какой стержень нужен, чтобы не сломаться и не согнуться от житейских невзгод. Пока есть такая Бабушка, стоит дом, сохраняется чин и лад жизни, и кажется, любое несчастье могут отвести эти руки.

Адольф Шапиро поставил спектакль о стойкости души, о нервущейся пряже родства, связующего век нынешний и минувший. «Обрыв» — поразительно цельный, разумный, ясный в своих установках спектакль, при том что режиссерская идея не торчит в нем самодовольным столпом: дескать, вот мой концепт. Она растворена в жизненной материи, в немного подзабытой многомерности актерской игры, в том печальном, откуда-то из Чехова прилетевшем рвущемся звуке финала. Казалось бы, далеко ушла река русской жизни от Малиновки, родового имения Татьяны Марковны Бережковой, от страстей и волнений его обитателей… Ан нет! Как выясняется, где-то там, в крови, в родовой памяти живет этот дом на краю обрыва и его величавая хозяйка.

Ольга Егошина. На краю «Обрыва» // Новые известия, 11.05.2010

Поставить в театре роман Гончарова — дело обреченное. Во-первых, как справедливо замечает режиссер и автор инсценировки Адольф Шапиро, спектаклей по 600-страничному «Обрыву» можно сделать столько, сколько в нем главных героев. Во-вторых, такое подробное психологическое письмо на язык театра переводится с трудом, особенно сегодня, когда психология в театре так и норовит обернуться дурной симуляцией — «психоложеством». Недаром лет пять назад таким бешеным успехом пользовался «Облом off» — постмодернистский спектакль Михаила Угарова, которому удалось пересказать роман языком современной новой драмы.

Ничего подобного Адольф Шапиро делать не стал. Наоборот, в прологе он будто намеренно бросает вызов авангарду: за пару секунд до открытия занавеса зал вдруг наполняют лязгающие звуки тяжелого металла. Но картина за занавесом открывается намеренно архаичная: белая усадебная лестница, растянутая художником Сергеем Бархиным почти от портала до портала, окутана густой рассветной дымкой. Справа от лестницы застыли герои, а из динамиков вместо металла льются нежные звуки романса «Утро туманное, утро седое…».

Всю эту «атмосферность» режиссер сгущает почти до символа. Конечно же, это не попытка возродить классический театр, а ностальгический поклон ему, отвешенный с большим тактом, но не без иронии. Ощущение же этот спектакль вызывает примерно такое, как старинная картина в альбоме, которую рассматриваешь, не снимая тонкой рисовой бумаги. Контуры чуть смазаны, краски неясны — и потому воображение то тут, то там дорисовывает картину на современный лад.

Вот так сквозь события «Обрыва» то и дело проглядывает сегодняшний день с его рваными ритмами, угловатыми движениями, отрывистой речью. Неблагонадежный Волохов (Артем Быстров), сосланный в уездную Малиновку под надзор полиции, расхаживает в растянутом свитере и черных джинсах нынешнего неформала. Влюбленная в него Вера (Наталья Кудряшова), предмет обожания Бориса Райского, кутается не в старинную шаль, а в обычный черный шарф. В характер же Райского, главного героя «Обрыва», норовящего превратить жизнь в драму, чтобы получить материал для написания романа, актер Анатолий Белый привносит долю постмодернистского шутовства. Так и движется эта объемная, многофигурная постановка, больше трех часов удерживающая зрителя в напряжении, а если и срывающаяся в скуку, то совсем ненадолго.

Анатолий Белый, Ольга Яковлева — легендарная прима Анатолия Эфроса в роли бабушки Татьяны Марковны и приглашенная из «Школы драматического искусства» Наталья Кудряшова буквально выносят спектакль на своих плечах. Собственно, неплохи в «Обрыве» все. Как в хорошем оркестре, здесь все слушают друг друга, но для настоящего психологического театра этого мало — тут нужна сильная актерская личность, индивидуальность. Такая, как у Ольги Яковлевой, привносящей в спектакль не только филигранное мастерство, но и тот самый эфросовский нерв, от которого даже воздух начинает вибрировать, стоит актрисе появиться на сцене. Под стать ей и Наталья Кудряшова. Молодая актриса вроде бы ничем не походит на Ольгу Яковлеву, но в ней чувствуется такая сила и независимость, что позволяет ей возвысить мелодраматические страдания уездной барышни до почти трагических высот.

Алла Шендерова. «Обрыв» стал связью // Коммерсантъ, 5.05.2010