«Лючия ди Ламмермур»

Репертуарный хит мировой оперной сцены - "Лючия ди Ламмермур" - до сих пор не имел богатой театральной истории в Москве: "Лючия" когда-то ставилась в Большом театре, но сегодня вспоминаются только ее концертные исполнения, в том числе два года назад - Российским Национальным оркестром, представившим одну из лучших Лючий современной сцены - американку Лору Клейкомб. Причиной этого всегда являлся дефицит певцов бельканто в России, особенно тех, кто рискнул бы не только осилить головокружительные каскады колоратур Нормы или Лючии, но и представить их достойный вокальный концепт. Все-таки эталоны этих партий создавались величайшими оперными дивами - от Марии Каллас и Джоан Сазерленд до сегодняшних Стефании Бонфаделли и Натали Дессей. Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко долго и серьезно "вынашивал" свою Ламмермур - Хиблу Герзмава, успевшую к моменту премьеры на родной сцене спеть знаменитую героиню Доницетти в разных географических точках - от Петербурга и Казани до Нидерландов.

На постановку пригласили известного драматического режиссера Адольфа Шапиро, для которого "Лючия" стала дебютом на оперной сцене. И, что редко бывает для постановщиков драмы, - убедительно музыкальным. Шапиро фактически с первой попытки попал в ядро актуальной сценической проблематики оперного театра: с одной стороны, не собирающегося больше возвращаться к формату чисто музыкального ритуала, с другой - надломившегося от яростного режиссерского штудирования партитур. В точке столкновения противоречий Адольфу Шапиро удалось найти золотую середину: создать сценическую среду, которая была бы одновременно комфортна для певцов и представляла бы актуальное зрелище.

В шапировской "Лючии" музыку играет пространство: умное, наполненное ассоциациями, открывающееся двойным ключом. В мегапустоте огромной, ничем не заполненной, кроме ступеней и задника, сцены возникают впечатляющие панорамы романтических пейзажей, дворцовых интерьеров, морских волн и птиц (видеоарт Катрины Нейбурга). Шапиро и художник Андрис Фрейбергс намеренно выстроили антураж и мизансцены спектакля по законам живописной логики, "цитируя" музейные полотна, персонажи которых словно оживают и разыгрывают мир художественных миражей.

Результат же этой сложной эстетической работы показал, что не только Хибла Герзмава, но и ее партнеры способны эффектно и очень индивидуально предстать в постановке, деликатно сочетающей старые оперные традиции с новейшими сценическими задачами. И если, скажем, Хибла Герзмава стремится к кристальному совершенству в Лючии, бесстрастно выдавая бисер трелей и фиоритур, обдавая холодком даже в последней сцене сумасшествия героини, где она появляется на сцене в жутковатой, застывшей белым горбом фате, а затем, не выдав ни одним внешним движением душевного волнения Лючии от только что совершенного убийства, свешивает ножки в оркестр и демонстрирует азартную вокальную эквилибристику в знаменитой каденции, - то ее партнер Алексей Долгов - возлюбленный Эдгардо, наоборот, достиг удивительного сплава живых, бурных эмоций, рвущихся за пределы нормированной режиссером статики с впечатляющим уровнем вокала. Его Эдгардо - точно родом из итальянской оперы. Отлично сделанными оказались и работы Ильи Павлова в партии Энрико, Сергея Балашова - Артуро, Валерия Микицкого - Норманно, Дмитрия Степановича - Раймондо, Вероники Вяткиной - Алисы. Сам факт, что в труппе появилась целая плеяда певцов, способных без скидок на отсутствие сценических традиций петь сложнейшую партитуру бельканто, - серьезное достижение театра. Было бы не лишним еще и оркестру отточить свою ансамблевую игру и достичь того качества, которое постановщики и труппа смогли добиться на сцене.

 

Ирина Муравьева. «И снова Лючия» //  Российская газета от 17.02.2009