«Енуфа»

В остальном мире "Енуфа" – нормальная репертуарная опера, справедливо ценимая за выразительную экспрессионистскую музыку, настоянную на моравском фольклоре, и за леденящий душу сюжет. Он взят из пьесы чешской писательницы Габриэлы Прейссовой и впечатляет прежде всего своей обыденностью. Опера была написана в 1904 году, а пьеса, называющаяся "Ее падчерица", и того раньше, но, судя по нынешним криминальным сводкам, нечто подобное вполне могло бы случиться и сегодня.

Дело происходит в глухой деревеньке, где все друг друга знают и все друг другу родственники. Молоденькая Енуфа беременеет от главного местного плейбоя Штевы, тот не собирается на ней жениться, зато не прочь это сделать его сводный брат Лаца. И тогда церковная сторожиха Бурыйя, желая своей падчерице Енуфе исключительно добра, берет грех на душу и топит ее новорожденного ребенка, чтобы только не спугнуть жениха. Преступление обнаруживается уже во время свадьбы, убийцу арестовывают, но, несмотря на подпорченный праздник, Лаца прощает Енуфе ее прошлое и клянется в любви. Тем более что он и сам чувствует себя перед ней виноватым – некоторое время назад в приступе ревности он покалечил ей ножом лицо.

В России эта будничная история про преступления на бытовой почве почти неизвестна – опера шла у нас только в середине прошлого века в Большом театре и в Новосибирске. Так что Валерий Гергиев фактически выступает в излюбленной своей роли первооткрывателя, заодно открывая и нового режиссера.
Василию Бархатову – 23, и подобного не может быть ни в одном театре мира, сходном по статусу с Мариинским. Но Валерий Гергиев рассуждает, что кто не рискует, тот не пьет шампанское. И не раз это правило действительно приводило его к неплохим результатам. Сейчас господин Бархатов просто обречен на сравнения с Дмитрием Черняковым, который тоже когда-то появился в Мариинке молодым, никому не известным москвичом, и, соответственно, на ожидание нового чуда. Но все же надо быть реалистичнее. Черняков в момент своего дебютного в Мариинке "Китежа" был гораздо более взрослым человеком со сложившейся идеологией, с большим опытом работы в театрах российской провинции и со своими упрямыми идеями.

У Василия Бархатова опыта – в том числе и жизненного – гораздо меньше. Правда, он уже знаком с коллективом Мариинки: летом делал там полусценическую версию оперетты Шостаковича "Москва, Черемушки", которая в сильно искромсанном виде даже побывала на гастролях в Лондоне. И уже сейчас понятно, что по типу и подробности работы он не случайная фигура в нашей нарождающейся новой оперной режиссуре. Его сильные стороны, которые вполне видны,– открытые эмоции, физиологичность, бесшабашность, ирония и даже откровенное озорство. Последнее вроде "Енуфе" ни к чему, но финальное битье подаренного на свадьбу чешского хрусталя, затеянное молодоженами, хоть чудной, но искренний режиссерский ход.
Его актеры живут на сцене осмысленной жизнью, каждому придумана история, милые подробности – вроде дачного корытца для мытья младенца, керосинки для подогрева воды, сахарницы, спрятанной на шкафу, бинта, которым перевязывают грудь роженице, чтобы пропало молоко,– отсылают к памяти уже даже не родителей, а бабушек и дедушек и делают спектакль почти взрослым. Вместе с тем темы страдания, тоска и смерти, вполне уместные в данной опере, явно не входят в число тех, о которых молодой режиссер думает с утра до ночи. Оперное время и пространство им пока не обжиты. И сказать он явно хочет больше, чем говорит на самом деле. В общем, как бы то ни было, "Енуфа" – это еще пока выпускной или, если угодно, вступительный экзамен, только проведенный в невероятно шикарных условиях.

Уж не говоря о том, что за пультом непривычно осторожного, прозрачного и нежного оркестра стоял сам Валерий Гергиев, в помощь подрастающему режиссеру были выделены два бывалых мариинца – художник Зиновий Марголин, известный постановкой шостаковичского "Носа", и лучший в стране художник по свету Глеб Фильштинский. Они соорудили угрюмый загадочный котлован, в который легко скатиться и из которого сложно вылезти, над которым то солнце, то снег, то дождь и рядом с которым ощущаются целые тонны воды, рвущиеся потопить всех, а не только несчастного младенца.
Когда за несколько дней до премьеры заболел местный исполнитель роли Лацы, не пожалели денег на финского тенора Йорму Сильвасти, певшего эту партию в нью-йоркской Metropolitan. Его голосистый, неуклюжий и обаятельный персонаж был введен в спектакль за сутки и оказался одним из главных его украшений, хотя осталось под вопросом, из той ли он был оперы или из какой другой "Енуфы". Другую теноровую роль гуляки Штевы удачно исполнил Олег Балашов. Заглавной героиней была трепетная Ирина Матаева – правда, со слишком лиричным для этой партии голосом.

Но и это не все – главным сокровищем, подаренным режиссеру, стала истовая Лариса Гоголевская (знаменитая черняковская Изольда) в роли мачехи-убийцы. Ее линия – самая цельная в спектакле, главный мотив ее поведения отлично читается – это ненависть к Штеве, который ей кажется точной копией того, кто в свое время испортил ее жизнь. Ею движет чувство мести, а вовсе не чувство жалости к падчерице. И ее единственную в этой общей водной стихии режиссер выделяет огнем – сначала она пытается спалить себя, облившись содержимым керосинки, потом ходит с обмотанными, будто обожженными преступлением руками. И это работает – уже без всяких скидок на экзаменационную ситуацию. 

 

Екатерина Бирюкова.  Бытовуху воспели в Питере // Газета "Коммерсантъ", №57 (3633), 06.04.2007